В кофейне на Красной (что в центре прекрасного Краснодара) я сидел, наблюдая, как пар от латте сливается с дыханием осени за стеклом. Экзистенциализм, как та бариста с татуировкой Камю на запястье, подавала мне кофе, не спрашивая имени. Она улыбалась, словно знала: мы оба играем роли в абсурдном спектакле, где меню — единственный священный текст.
Ник, мой друг-музыкант, разбил гитару о сцену… «Свобода — это когда ты сам пишешь правила, даже если ноты рассыпаются в прах«, — сказал он, вытирая кровь с пальцев. Его смех звенел, как разбитый аккорд. Я подумал, что Сартр, наверное, одобрил бы этот жест — бунт против молчания вселенной в ритме блюза.
Пожилой мужчина в парке, кормивший голубей крошками из газеты, оказался физиком-пенсионером. «Раньше я искал смысл в уравнениях, — прошептал он, — а теперь он здесь«. Птицы взметнулись стаей, и на миг я увидел в их танце узоры Большого взрыва. Его морщинистые пальцы дрожали, выпуская хлебные атомы в ветер.
Дождь начался внезапно, превращая тротуар в зеркало. Незнакомка под зонтом цвета индиго засмеялась, увидев, как я прикрываю блокнот пиджаком: «Ваши слова не растворятся — они просто станут частью потока«. Ее зонт скрылся за углом, оставив капли на страницах, где «бытие-к-смерти» смешалось с ароматом мокрой сирени.
В 4:20 утра я понял: экзистенциализм — это не одиночество в метафизической пустоте. Это когда ты вдруг осознаешь, что бариста помнит твой любимый сорт кофе, что Ник прислал аккорды новой песни с пометкой «Это про наш разговор», что голуби в парке теперь клюют крошки с твоей ладони. Смысл — не ответ, а процесс вопрошания вместе с другими.
Я начал писать письмо… Первая строка гласила: «Сегодня я трижды смеялся и один раз плакал — это и есть мой манифест«. За окном дождь стих, оставив на асфальте отражение утра, которое мы создадим завтра — сообща.