Тени фонарей растягивались по асфальту, как чернильные пятна на старом письме. Онегин крутил педали, врезаясь в теплый ветер, который пахнул акацией и далеким дождем. Краснодар ночью был другим — притихшим, будто прикрывшим глаза, оставляя лишь шепот трамвайных рельс да редкий смех из распахнутых окон. Его велосипед, потрескивая цепью, выстукивал ритм, похожий на отсчет времени, которое он упустил.
Она смеялась именно так — звонко, чуть с хрипотцой, будто стесняясь собственной радости. Они встретились в библиотеке у Горького, когда он искал томик Бродского, а она переставляла книги, роняя их от неловкости. Говорили о стихах, которые «надо не понимать, а чувствовать», и о том, почему в Краснодаре так много тополей. Тогда он не сказал, что ее глаза напоминают ему июньское небо перед грозой — синие, тревожные, манящие. Не сказал и потом, когда они пили кофе у «Красной площади», а она рисовала смешные карикатуры на салфетке.
Велосипед свернул на набережную Кубани. Вода чернела, как потерянная мысль, отражая редкие огни. Он вспомнил, как они здесь гуляли, и она внезапно замолчала, глядя на волны. «Кажется, я боюсь всего, что нельзя исправить», — проговорила она тогда, а он пошутил про ластики для жизни. Теперь эти слова висели в нем тяжелым камнем. Почему он не остановил ее, когда она застегнула куртку и ушла под дождь, махнув рукой? Почему не побежал вдогонку, не закричал, не…
Фары фургона прорезали темноту, заставив его резко свернуть. Сердце билось в такт колесам — тук-тук-тук, будто торопилось вырваться и лететь туда, где ее окно на втором этаже старого дома с барельефами. Свет в нем горел. Может, она читала? Или смотрела в тот же мокрый квадрат неба, думая о чем-то невысказанном?
Он объехал квартал трижды, собираясь с мыслями. На четвертый круг вынул телефон, замерзшими пальцами набирая сообщение: «Прости, что поздно…» — стер. «Помнишь, ты говорила про ластики?..» — снова стер. В голове пульсировало только одно: “Слишком поздно. Всегда слишком поздно”.
Утром он купил маркер и нарисовал на асфальте у ее подъезда маленькое солнце. Неподписанное. Может, дождь смоет. Может, она догадается.
А ночью снова сел на велосипед — кататься по кругу, где прошлое и настоящее сливались воедино под мерцанием фонарей, таких же нерешительных, как он сам.